Конференция «Россия в жизни и творчестве Ромена Роллана» состоялась на родине классика французской литературы в городе Кламси (Бургундия). Организовали мероприятие «Ассоциация друзей Ромена Роллана» и мэрия Кламси. Основным докладчиком был ведущий российский франковед Вольф Седых, в свое время работавший во Франции собственным корреспондентом «Правды», автор многих книг и очерков, посвященных знаменитым французам, в том числе Ромену Роллану. В ходе мероприятия были представлены уникальные материалы, свидетельствующие о том, что представители оппозиции, Бухарин и Радек, пытались вовлечь Роллана летом 1935 года (во время его поездки в Москву) в союз с организаторами готовившегося в СССР государственного антисоветского переворота.
Череда мероприятий в честь 150-летия выдающегося гуманиста ХХ века не прекращается уже второй год. Во Франции переизданы его ранние произведения – «Вербное воскресенье», «Волки», «14 июля», «Дантон» и другие пьесы из цикла «Театр революции». Впервые выпущена его переписка со Стефаном Цвейгом. В Сорбонне учреждена стипендия имени Роллана, его именем названы улицы нескольких городов Франции. Даже одному из медицинских центров Марселя присвоено имя Ромена Роллана.
…Но началось всё, как это часто бывает, в России. В феврале 2016 года РГБ провела беспрецедентную выставку в честь юбилея этого одного из самых издаваемых в нашей стране французского прозаика (после Дюма-отца, Бальзака и Гюго). Среди огромного объема материалов, свидетельствующих о тесных связях Роллана с русскими писателями – от Льва Толстого и Максима Горького до Анатолия Луначарского и Константина Федина – в Пашковом доме впервые был выставлен Дневник военных лет.
Страницы Дневника, хранящегося в Отделе рукописей РГБ
Тысячи машинописных страниц, десятки тетрадей, которые Роллан вел с 1914 по 1919 год, были переданы им «Ленинке» еще в январе 1935 года на закрытое хранение в течение последующих двадцати лет. Лишь в январе 1955 года, согласно воле Роллана, этот уникальный исторический материал был открыт для читателей. Однако, непереведенный на русский язык, он в течение многих лет не обращал на себя особого внимания. Судя по картотечным записям, эти тетради, свидетели прошлого, за последние шесть десятилетий запрашивались всего по три-четыре раза каждая. Для очевидной пользы дела отдельные тетради вообще откpывались один единственный раз – в 1973 году советским литературоведом Тамарой Мотылевой в процессе работы над книгой про Роллана для серии ЖЗЛ «Молодой гвардии».
Между тем прошлогодняя юбилейная выставка приобрела особый резонанс – и в первую очередь благодаря тому, что издательство «Автограф века» организовало перевод и публикацию внушительных фрагментов Дневника. Исходя из объемности материала, на суд читателей прежде всего были предложены записи Роллана, касающиеся революции России и его отношений с русскими политэмигрантами, а также свидетельства того, как и на каких условиях русские революционеры готовили отъезд из Швейцарии весной 1917 года. (В т.н. «пломбированном вагоне» – Авт.). Представлены подробности того, как постепенно вызревал этот план, какая полемика шла по этому поводу в среде социал-демократов, как формировалось отношение у Роллана к этому плану и непосредственно к личности Ленина. Здесь же воспроизводится перевод телеграммы, отправленной Роллану по поручению Ленина, который, понимая рискованность мероприятия, привлекал всевозможных свидетелей отъезда «русских максималистов» из Берна в Стокгольм и далее – через Хельсинки в Петроград. В итоге писатель не решился отправиться на «проводы», о чем, судя по всему, сожалел в последующие годы жизни.
Телеграмма Берн 92040611.10 6 IV 17 Гильбо 15 ул. Мерль – д’Обине, Женева выезжаем завтра полдень германия платтен сопровождает поезд просьба немедленно прибыть расходы оплатим привезите ромена роллана если он согласен в принципе сделайте все возможное чтобы привезти нэна и грабера телеграфируйте в дом народов ульянов ульянов
Одна из страниц дневника содержит важнейшие сведения о том, что беспрепятственный проезд эмигрантов через территорию Германии осуществлялся в порядке их обмена на немцев (гражданских лиц), находившихся в плену на территории России. Осуществлялась эта акция по согласованию на уровне министерств иностранных дел воюющих сторон. С российской стороны гарантии обязательства были подписаны министром иностранных дел временного правительства России П. Милюкловым. (Дополнительной иллюстрацией может служить копия публикации в газете «Рабочее дело» в связи с задержанием группы меньшевиков при переезде в Россию.
Отдельного внимания заслуживают заметки Роллана в связи с Октябрьской революцией, а также покушением на Ленина 30 августа 1918 года. Перевод материалов осуществлен В.Н.Седых, старейшим отечественным франковедом, долгие годы руководившим издательством «Прогресс».
29 января 1915 года
«Луначарский производит на меня впечатление человека искреннего, интеллигентного, без иллюзий. Все, что он мне сказал, не позволяет предвидеть ничего хорошего в отношении дел союзников.
В России – на лицо, прежде всего, полное изменение настроений последних пяти месяцев; утрата всяких иллюзий партиями – не только социалистами, но и либералами – в отношении обещаний царизма. Погромы в Финляндии, Польше, в Галиции (имеются ввиду погромы немецких лавочников и коммерсантов в первые месяцы войны. – Ред.) лишили их всяких надежд. Правительство не рассчитывает на национальный энтузиазм, который проявлялся первоначально. Когда власти увидели, с каким подъемом вся Россия стала маршировать ради нескольких невнятных обещаний, они сказали себе: теперь это можно больше не симулировать. И стали таким же, как и прежде…
Социалисты полны решимости осуществить революцию в конце войны, но они обеспокоены тем, что происходит повсеместно: германский империализм им совершенно не нравится, но и Франция, подверженная диктату, не внушает им уверенности.
Англия начинает демонстрировать свое глубокое убеждение, временами маскируемое, что самый опасный враг Европы это Россия. Повторяются слова английских политических деятелей, заявляющих, что, спустя пять или шесть лет после победы над Германией, они начнут войну против России. А при необходимости – при поддержке Германии.
В то же время Россия жалуется на Англию, полагая, что последняя не очень активно участвует в войне. Немецкая партия в России по-прежнему очень влиятельна, устраивает большой шум, открыто говорит о сепаратном мире с центральными державами (с Германией, Австрией. – Ред.) ради того, чтобы завоевать Константинополь. Короче говоря, проявляются беспокоящие симптомы будущего раскола в лагере союзников. Все это необходимо предвидеть.
Соответственно русские социалисты стараются действовать незамедлительно. Они хотят вести пропаганду за заключение мира уже в ближайшее время, а затем – за утверждение положения «статус-кво».
Я сказал Луначарскому: несмотря на мое желание мира, я не понимаю, как можно не предложить в качестве предварительного условия вывод немецких войск из Бельгии и ее восстановления из руин (за счет Германии. – Ред.). Луначарский согласен с моим первым пунктом. Но, что касается второго, он говорит, что немецкие социалисты никогда не согласятся с тем, чтобы Германия оплачивала Бельгии ее потери. Так как эти расходы, выплачиваемые их правительством, легли бы на немецкий народ.
Я возражаю и говорю о необходимости восстановить само право Бельгии на восстановление за счет Германии; слово «право» вызывает на устах моего собеседника скептическую улыбку. Он спрашивает меня: следует ли из концепции права – которая все время варьируется – необходимость миллионам людей душиmь друг друга.
Я говорю: выполнение обещаний, которые заявлены и подписаны, это вопрос всеобщего и абсолютного права.
Он отвечает: при нынешнем состоянии общества все правительства только и делают, что нарушают обещания, или нарушают их уже сейчас, или нарушат в будущем. И только мы (социалисты-демократы. – Ред.) при изменении социального положения сможем обеспечить торжество права в будущем. Следовательно, нам, прежде всего, нужно реорганизоваться в условиях мира.
Я говорю: для того, чтобы осуществить реорганизацию, они исходят из несправедливости и, значит, останутся в этом состоянии несправедливости. Впрочем, у меня абсолютно нет веры в социалистов. Для этого есть основания. Я не верю, что социалистические ассоциации – с их недоверием к человеческой индивидуальности, с их пресловутым приземленным реализмом, который направлен только на лучшую экономическую реорганизацию, и который все сводит к вопросам организации, как в Германии – спасут человечество. И так же, как в Германии, они приходят к необходимости подчинению силе.
Луначарский отказался от идеи публиковать мои статьи по-русски по той причине, что цензура подвергнет их существенным купюрам. Но он хочет представить мои идеи в форме интервью. Я спрашиваю его: как они смогут преуспеть в распространении идей при царском режиме. Он мне, улыбаясь, отвечает, что из этого положения всегда выходят благодаря коррупции: руководство газеты подкупает губернатора Киева. «В нашей стране много беспорядка, благодаря которому, мы сохраняем наши справедливые свободы». И, кроме того – они могут обойтись даже без прессы. «Мы не такие, как немецкие социалисты, которые – если у них нет больше газет – не могут ничего больше сказать. Мы уже давно привыкли к этому».
Они ведут индивидуальную пропаганду в провинциях по всей империи. «Естественно, мы рискуем тюрьмой, Сибирью. Но это не важно!»
В заключении разговора. Русские социалисты пытаются как можно скорее восстановить свои отношения с соцпартией Германии и соцпартиями стран Антанты. Но это не получится, если панславизм окажется в оппозиции к Западной Европе. И все же они за Европу: так как панславизм их пугает. Опасность, которая совершенно не проявлялась 20 лет назад, сегодня очевидна и ужасна для Европы. Так же как для всей цивилизации.
16 марта 1917 года
К нам приходят новости о революции в России. Отречение царя. Победоносная Дума, опирающаяся на армию. Я сразу же написал Бирюкову, Рубакину, Луначарскому, чтобы поздравить их. Но сколь бы значительным не было такое событие для будущего России, я не ожидаю от него никакого улучшения нынешних бед. Партия-триумфатор, а именно партия Милюкова более воинственна и более националистична, чем свергнутый с трона царизм… Я утратил всякие иллюзии о превосходстве демократии над автократией, когда речь идет о войне.
31 марта 1917, Отель Босежур Шампель, Женева
970 день войны. Русская революция. Анатолий Луначарский пишет мне (из Сен-Лежье-сюр-Вевей, 28 марта), что его друзья и он – русские революционеры, эмигрировавшие в Швейцарию, «горят желанием вернуться в Россию». Но они встречают «почти непреодолимые трудности».
Он пишет: Англия, получив от русского посла-шпиона наши характеристики, более не позволяет тем из нас, в ком она видит противников войны до победного конца, воспользоваться редкими кораблями, которые еще совершают рейсы между Ньюкастлом и Копенгагеном. Это возмутительно! Мы задумали план: настаивать на том, чтобы наше правительство вернуло Германии бедных гражданских пленных, которых ее отступающая армия позорно тащила за собой из Восточной Пруссии. В обмен Германия могла бы пропустить нас в Данию в специальных поездах, закрытых герметически». Чтобы этот план имел хотя бы какой-то шанс на удачу, необходимо заинтересовать «крупных лиц гуманного интернационала».
Он просит меня дать ему рекомендательное письмо. Более того, он просит меня написать для социалистической газеты Петрограда «Правда» статьи «Об отношении либеральной буржуазии к нашей подлинной и народной революции» и «Война до победного конца империализма, который цепляется за власть».
Я ему посылаю через Ферьера (Фредерик Ферьер, член Международного комитета Красного Креста. – Ред.) письмо и несколько таких строк для газеты:
«Русские братья! Вы, которые только что разорвали цепи и одним рывком присоединились к Франции Революции, превзойдите ее, закончите ваше и наше дело. Дайте Западу пример великого, свободного и единого народа, который отбрасывает и обуздывает все империализмы. Те, которые находятся вне. И те, которые внутри. Не дайте себя усыпить. Опасайтесь крайних мер, которыми может воспользоваться реакция. Чтобы победить, установите порядок и дисциплину. Будьте справедливы, спокойны, тверды, терпеливы. Не приступайте к строительству, до тех пор, пока вы не создадите фундамент. Водружайте камень за камнем, непоколебимой стройки. Продвигайтесь шаг за шагом и никогда не отступайте. Вы работаете во имя свободы всего мира. И пусть мир, разбуженный вашим голосом, последует за вами!»
6 апреля 1917 года, Святая пятница
Гильбо (Анри Гильбо, член Французской соцпартии. – Ред.) совершенно конфиденциально поставил меня в известность о плане его друзей, русских революционеров, который я нахожу очень опасным. После того, как они исчерпали все обычные и необычные средства, чтобы вернуться в свою страну, после того, как им отказали в проезде через Францию и Англию, после того, как они напрасно пытались использовать поддержку Международного красного креста, у них возникла смелая идея – добиться своей цели через посредничество их швейцарских товарищей (Гримм и Платтен) с генеральным консульством Германии (в Швейцарии. – Ред.). Они подписали (или подпишут) соглашение, по которому в ответ на обязательство – по возвращению в Россию сделать все для освобождения немецких гражданских пленных – Германия разрешит им ехать в Россию в опломбированных вагонах от границы к границе.
Поэтому Гильбо отправляется в Берн, чтобы в качестве свидетеля – с Гриммом, Платтеном и еще несколькими швейцарскими социалистами – составить и подписать в качестве свидетелей соответствующий акт. Как только русские прибудут в Россию, этот документ опубликуют международные социалистические газеты.
Я выступаю резко против этого мероприятия. Я совершенно не сомневаюсь в доброй воле русских революционеров. (Она вне всяких сомнений). И я очень хорошо понимаю (в особенности, зная, их резкость) крайнее нетерпение, которое владеет ими при мыслях о будущих битвах в Петрограде. Но я не могу допустить, чтобы они прибегли к немецкому правительству. Не только потому, что оно вражеское (а они не признают его таковым), но потому что они прибегают к худшей поддержке милитаристского империализма. И что очевидно – он окажет им эту помощь, только потому, что рассчитывает воспользоваться ими. И что бы ни произошло потом, как бы лояльны не были их намерения, впоследствии – в глазах Европы, в глазах своего собственного народа они будут выглядеть как сговорившиеся с врагом. Подозрение в предательстве будет преследовать их всю жизнь и разрушит их дело. Из-за менее сомнительных действий Коммуна (Парижская коммуна. – Ред.) была не только подавлена, но и подвергалась клевете в течение 20 лет. Едва ли не целый век пришлось ждать, чтобы избавить их (Коммунаров. – Ред.) от некоторых огульных обвинений со стороны общественного мнения. В данном случае – похожая ситуация, направленная против них. Может быть даже тогда, когда они не подозревают. И реальность против них.
Если им удастся доехать до Петрограда и возглавить там рабочее революционное движение против либеральной и милитаристской буржуазии, они развяжут гражданскую войну в тот момент, когда немецкие войска только и ждут случая, чтобы начать крупное наступление. Следовательно, они рискуют превратиться, не желая того, в орудие врага. И в этом случае революционерам будет позволено, как и королю Бурбону (Людовик XVI. – Ред.), вернуться к себе в иностранной карете. Мои аргументы и моя позиция немного поколебали Гильбо. Но не более, чем я, он ничего не может сделать, чтобы изменить решение своих товарищей, которых увидит этим вечером в Берне.
Их горячность понятна. Они охвачены желанием броситься в пекло. И ведь они знают, что с первых же их шагов в России они смогут быть арестованы, заключены в тюрьму и расстреляны. Их вождь – Ленин, который, как говорят, является мозгом всего революционного движения.
12 апреля 1917 года. (Запись о встрече в доме у Н.А. Рубакина)
Луначарский рассказал: Дискуссия, предшествовавшая отъезду (Ленина и его спутников. – Ред.), была очень бурной. Социал-патриоты с негодованием выступили против плана Ленина. Другие социалисты, которые в глубине души порицали неосторожность Ленина, все же защищали от «патриотов» лояльность и обоснованность его намерений. Что касается Ленина, то с ним спорить бесполезно. Если он что-нибудь задумал, то ничто не заставит его отступить. Луначарский описывает мне его как человека необычайной энергии, оказывающего колоссальное влияние на массы. Он единственный среди социалистических вождей, который пользуется таким влиянием, благодаря ясности целей и заразительной силе его воли. Его старший брат, гениальный химик, был повешен двадцать лет назад за изготовление бомбы в целях покушения. Социалистические депутаты Думы, сосланные в Сибирь и только что вернувшиеся в Петроград, не могут жить без Ленина; это люди, готовые на любые страдания ради своего дела; выходцы из народа и недостаточно образованные, они черпают у Ленина вдохновение во всех делах. Он решил пойти на любой риск лишь бы вернуться в Петроград, несмотря на Временное правительство.
7 мая 1917 года
Луначарский пишет мне (7 мая), чтобы попрощаться со мной. Он отъезжает в Россию. Я днем пожму ему руку. И он живет в деревушке Сен-Лежье (ниже Вевей), в красивом особняке, (Шале Боломей), которое он занимает вместе своей женой, маленьким сыном, и с другой семьей русских революционеров… Интересный разговор в течение двух часов. Частично снаружи, на лавочке в саду. В то время как надвигается весенняя гроза с другой стороны озера, со стороны гор Савуа. Деревья в цвету. Девственной белизны; и тысячи одуванчиков отливающих золотом, оттеняют обильную зелень и свежую зелень лугов. Маленький котенок мурлычет на моих коленях. Луначарский войдет во вторую часть русских революционеров, которые, как и Ленин, поедут через Германию, чтобы вернуться в Россию. Но на этот раз они будут более многочисленны. Более сотни. В особенности следующая группа. Русские, которые находятся в Швейцарии, убеждены, что нет другого способа вернуться на их родину. Даже те, кто недавно осуждали за это Ленина. Даже ультра патриоты и сторонники войны до победного конца признали невозможность воспользоваться другим путем. Среди этих последних – те, которые обратились с просьбой к послам Франции и Англии…
… Разговор о Ленине… Это святой. За ним не знают никаких слабостей; его жизнь целиком посвящена его делу; его даже нельзя обвинить в гордыне или амбициозности, как это, казалось бы, можно было бы сделать, исходя из чисто внешних признаков. У него нет никаких амбициозных стремлений; он первым уступил бы человеку, которого он счел бы более полезным для общего дела. Но он убежден в том, что знает правду. И ради этой правды готов пожертвовать всем. Необходимо, чтобы его моральный авторитет был очень высок, дабы в этот момент после совершенного им рискованного шага, его не могла бы сожрать клевета.
Даже Милюков вынужден был сказать, что Ленин честный человек (и газеты, поддерживающие Антанту, вынуждены были это повторить). Луначарский думает, что над Лениным можно одержать верх, только прибегнув к убийству. И он опасается, что это весьма возможно.
12 мая 1917 года
Гильбо прислал мне экземпляр «Прощального письма к швейцарским рабочим», написанного В. Лениным (7 апреля 1917 года)… Оно – воплощение неукротимой энергии и беспредельной искренности. Ленин порывает не только со всеми консервативными, буржуазными, националистическими и социал-патриотическими партиями, но и с умеренными интернационалистами, такими как Аксельрод, Мартов, Чхеидзе, Скобелев, Турати, Трев, Сноуден, Раэй Макдональд, Гримм, Каутский, Гаазе и т.д.
29 июля 1917 года
В этой ожесточенной борьбе между контрреволюционными элементами и революцией клевета и оскорбления (как всегда в подобных случаях) сразу же сыграли свою чудовищную роль. Столь же дикие проклятия, которые обрушивались на бойцов июня (Французская революция 1948 года. – Ред.) и Коммуны (Парижская коммуна 1871 года. – Ред.), теперь направлены против большевиков; все «либеральные» журналисты делают это с такой же яростью как и полиция. «Рабочая газета» (орган меньшевиков социал-патриотов) подала сигнал к развязыванию кампании клеветы и провокаций пытаются облить грязью все окружение Ленина (Зиновьева, Радека, Троцкого и т.д.), чтобы затем морально убить того, кого величают Маратом русской революции – «борцом чистым, как кристалл», как его называет «Правда», «сердцем и мозгом революции.
25 октября 1917 года
Гильбо говорит мне, что публикует статью Ленина, в тот момент, когда ленинисты совершают в Петрограде переворот, в результате которого, очень вероятно, будет положен конец войне между Россией и Германией. Я ему написал (9 ноября): «Мой дорогой друг, я вас настойчиво прошу напомнить, что если вы являетесь ленинистом, то журнал не является таковым, но он является трибуной, предназначенной для свободных мыслей. С моей стороны я рассматриваю как неизбежное то, что происходит в настоящий момент в Петрограде. Но я не осуждаю эти события как в отношении России, так и в отношении Европы – так как всякая гражданская война в странах союзников работает невольно, но очень эффективно во имя прусского короля. Я желаю, чтобы ваши прогнозы в отношении социальных движений в Германии реализовались. Но до настоящего времени – как я их вижу – я остаюсь скептиком. Не является «гуманным» («очень гуманным»!), чтобы народ совершал революции, когда он достиг военной победы»…
Мое письмо поставило Гильбо в затруднение. Он полон безграничного восхищения в отношении революционных большевиков Петрограда. Я ему возразил: «Я хочу вас предупредить о следующей опасности: возможно, большевики, придя к власти, освободят Россию от союза. (Выйдут из Антанты). Что бы ни подумали об этом решении, с русской точки зрения, я полагаю, что французы-интернационалисты (социалисты) должны ограничиться тем, чтобы лишь засвидетельствовать это. Было бы очень много шокирующего в том, если бы они поддержали большевиков. Так как совершенно ясно, что этот акт усилил бы опасность, которая постигла бы нашу страну. Россия и Франция это два человека, оказавшихся в воде, которые тонут. Если один, чтобы спастись, заставляет тонуть другого, я смогу его понять, но я не смогу его хвалить…
…Но мой разум не симпатизирует насилию русской анархии. Мой разум не понимает, как между Лениным и Керенским может не оказаться революционного государственного деятеля, достаточно твердого и достаточно энергичного, который не навязал бы волю русского народа, который противостоит одновременно и империализму немецкому, и империализму союзников. Порвать с союзниками столь же скверно, как и уступить их приказам. Речь идет о том, чтобы быть достаточно сильным, чтобы руководить ими (союзниками). (Но, может быть, этой силы нет в России). Я возвращаюсь опять к тому, что написал вчера: в настоящее время самым срочным делом является не то, чтобы вдохновить побитых русских или разбитых итальянцев избавиться от империализма (они смоли бы сделать это и без нас), но заставить совершить это победоносных немцев.
Сентябрь 1918 года
На Ленина совершено серьезное покушение в Петрограде, а другой большевик, комиссар внутренних дел Урицкий убит (2 сентября) (в действительности Урицкий был убит 30 августа 1918 года. — Ред.). Буржуазная и милитаристская печать всей Европы сразу же опубликовала известие о смерти Ленина. В моей гостинице я наблюдаю идиотскую радость на физиономиях. Молодая французская учительница (гувернантка в очень богатой парижской семье) кричит в коридоре, что нужно с шампанским отпраздновать эту новость. Совершенно очевидно, что для буржуазии всей Европы – всего мира, – как прогерманской, так и просоюзнической, самая сильная ненависть (объясняющаяся главным образом страхом) направлена против русской революции! Все они дрожат за свои кошельки».
Учитывая трансформацию мировоззрения пацифистски настроенного Ромена Роллана, этот материал является очень важным. Невооруженным взглядом видна динамика, с которой Роллан открывается диалектическому пониманию революции в России. Его гуманистическая позиция, осенью 1914 года отраженная в известной публикации «Над схваткой», очевидно, к концу войны приобретает все большую политическую определенность. Пятидесятилетний лауреат Нобелевской премии все меньше претендует на статус выразителя настроений буржуазной Европы. Новый мир, рождающийся в России, – вот что отныне становится предметом изучения писателя, заслуженно названного «совестью ХХ века».
Публикация данных фрагментов, имеющих не только историческую важность, но и политическую актуальность в свете столетия Великой Октябрьской революции, обратила на себя внимание французских исследователей творчества также и тем, что в российских сми они сопровождались комментариями В. Н. Седых и уникальными иллюстрациями из его архива. В частности, фотографиями самого Ромена Роллана, сделанных его пасынком Сергеем Кудашевым, когда тот в середине 30-х несколько раз приезжал в Швейцарию, чтобы навестить свою мать – Марию Павловну Роллан.
Сергей Кудашев, 1933 год
Сам Сергей погиб в 1941 году в боях за Москву. Уникальные фотографии хранились у его вдовы, Татьяны Кудашевой, которая в 1989 году передала их В. Н. Седых. Кроме этого в беседе с Седых, записанной на диктофон, она сообщила множество интересных деталей, касающихся визита Роллана в Москву летом 1935 года, его встречам со Сталиным.
Александр Аросев (в центре) встречает Ромена Роллана и Марию Кудашеву на Белорусском вокзале
28 июня Иосиф Сталин принял в своем кабинете Ромена Роллана и его жену Марию Кудашеву. Переводил беседу Александр Аросев
Знакомство с советской молодежью
Встреча с советскими кинематографистами
С художниками из Палеха на подмосковной даче Горького
Отдельные ее воспоминания посвящены встречам Роллана со Сталиным, Радеком и Бухариным на подмосковной даче Горького, а также визиту французского гостя в дом на Сивцевом Вражеке, где в ту пору жили родственники его жены.
Ромен Роллан и Мария в доме Кудашевых на Сивцевом вражеке — в кругу друзей и родственников.
На верхнем фото слева – Роллан с архитектором Александром Весниным
Этот бесценный документальный материал не мог не привлечь внимания руководителей Ассоциации Ромена Роллана. Президент этой авторитетной организации Мартин Льежуа предложила провести в Кламси конференцию, французские и российские участники которой подвели основные итоги «ролландистики» за последние 25 лет.
Стоит оговориться… Творчество великого писателя традиционно почиталось в нашей стране. Согласно справке Библиотеки иностранной литературы, с 1959 по 1984 год отдельные издания произведений Ромена Роллана (в том, числе девятитомники, выпускавшиеся в 1974 и 1983 годах) на русском языке осуществлялись 27 раз. За это же время вышло 57 книг, посвященных творчеству писателя. Пять раз труды Роллана издавались в СССР на армянском языке, один раз – на белорусском, четыре – на грузинском, дважды – на идиш, по одному разу – на казахском, калмыцком, карельском, киргизском и коми. Шесть раз произведения Роллана выходили в переводе на латышский, девять раз – на литовский, трижды на молдавский, таджикский, татарский и узбекский. Восемь раз – на украинском. Два раза – на чувашском языке, пять раз – на эстонском. (Перечень дан в алфавитном порядке по названиям языков). Семь раз произведения Роллана выходили в нашей стране на французском языке.
По примерным оценкам, общий тираж произведений писателя, выпущенных в СССР, составляет не менее 10 миллионов томов. (Одно только 14-ти томное Собрание Сочинений Роллана вышло в 1958 году в издательстве «Художественная литература» тиражом 240 тысяч экземпляров). Самыми читаемыми произведениями французского классика в нашей стране были, конечно же, «Очарованная душа» и «Жан-Кристоф». А также цикл книг «Жизнь Бетховена», «Жизнь Микеланджело», «Жизнь Толстого». В середине 30-х годов композитор Дмитрий Кабалевский написал оперу по повести Роллана «Кола Брюньон», а спустя 30 лет, в 1966 году режиссер Андрей Гончаров это произведение экранизировал.
Между тем в последние годы художественное творчество Роллана, наравне с прозой других классиков мировой литературы, стало утрачивать свое былое значение в культурной жизни нашей страны.
По времени это совпало с публикацией в 1989 году воспоминаний Роллана о его поездке летом 1935 года в СССР по приглашению Горького. Писатель завещал не предавать гласности содержание его рукописей в течение 50 лет. Прошли годы, грянула «гласность», все совпало – на страницах журнала «Вопросы литературы» вышли записки, характеризующие советских государственных руководителей и партийных деятелей. Казалось, что в резкости некоторых оценок Роллан не уступал «прорабам перестройки». И именно на этом, местами критическом взгляде романиста на советскую действительность, как водится, сконцентрировали свое внимание публикаторы и комментаторы.
Однако само по себе событие это – приезд Роллана в Москву – являлось из ряда вон выходящим. Да и в жизни самого Ромена Роллана тоже. В условиях международного военно-политического и торгово-экономического давления на СССР, а также крайнего обострения классовой борьбы внутри страны приезд великого французского писателя был воспринят советскими трудящимися как высочайшая моральная поддержка, истинно дружеский шаг. При этом широкими слоями советских граждан, уже знакомых с литературными трудами лауреата Нобелевской премии, одного из организаторов и руководителей международного антивоенного, антифашистского движения , воспринимался не просто как широкий жест гуманиста-одиночки, а как выражение поддержки прогрессивной Европы. В отличие, например, от Герберта Уэллса, который во время своего визита в СССР летом 1934 года бесконечно поучительствовал в вопросах социальных преобразований, не прекращая это делать даже во время встречи со Сталиным. В отличие от огромной массы представителей творческой интеллигенции Роллан не только на словах оказывал поддержку советской культуре, но и лично предпринимал конкретные шаги для того, чтобы его произведения стали близки и понятны в СССР. (В связи с этим российские участники конференции в Кламси передали Ассоциации Ромена Роллана копию письма, направленного писателем в редакцию журнала «Октябрь», из которого видно, сколь кропотливо работал автор в 1933 году над очередной главой романа «Очарованная душа», чтобы сделать ее содержание адекватнее восприятию советских читателей, чтобы говорить с ними на одном языке, разделяя общие ценности).
Письмо Роллана в редакцию журнала «Октябрь». (Приобретено издательством «Автограф века» у С. Бендина)
25 октября 1933 года, Вильнев, вилла Ольга. Дорогие товарищи, я получил ваше письмо от 25 числа и восьмой номер журнала «Октябрь». Не очень легко извлечь какие-то фрагменты из моего романа, если речь идет о том, чтобы это удовлетворило читателей. И все же я предоставляю вам несколько страниц из тома, который вскоре должен выйти – последняя глава «Очарованной души». Я предлагаю как заголовок для этого фрагмента слова из пьесы Шейкспира «Быть или не быть». В данном случае это означает «Жизнь на стороне революции». Но если вы предпочитаете другой заголовок, я постараюсь удовлетворить эту просьбу. Сердечно к вам Ромен Роллан. Прошу сообщить мне о получении рукописи и прислать мне номер вашего журнала. Прилагаю к этому некоторые объяснения для переводчика, которые прошу ему передать.
Роллан оказался единственной выдающейся фигурой мирового значения, который деятельно, лично, презрев буржуазную европейскую мораль, занял позицию передового советского рабочего класса, и целиком погрузился в изучение и осмысление передового социалистического опыта. Причем, сделал это на том этапе, когда положение СССР было крайне сложным, и сочувственное отношение к его политике могло обернуться большими проблемами для самого сочувствующего. (Достаточно вспомнить, как в дни пребывания Роллана в Москве избегал общения с ним французский посол в СССР, а также как во время следования писателя из Советского Союза в Швейцарию иностранные сми массово отменяли ранее планировавшиеся с ним интервью).
Роллан не был коммунистом, но ведь это же именно он, изначально (см. «Дневник военных лет» – Ред.) колебавшийся в оценках социалистической революции, в своем «Приветствии к величайшей годовщине в истории народов», посланном к десятилетию Октября, писал: «Я считаю 7 ноября 1917 года величайшей датой в истории человеческого общества с прославленных дней Французской революции; и на сей раз человечество сделало новый шаг вперед, еще более важный, чем тот, который отделял Французскую революцию от старого режима». И позже, в предисловии к роману Николая Островского «Как закалялась сталь»: Величайшие произведения искусства, созданные революцией, – это люди, порожденные ею. В горении новой жизни, охватившем эту корчащуюся в судорогах землю, возникают пламенные души; их полные веры призывы звучат как гимны, сотрясающие воздух нашей эпохи, и продолжают отдаваться эхом по вселенной еще долго после того, как сами люди исчезли. В будущем они станут прообразами и героями эпических поэм и песен; это будет как жатва изобильного лета, которому годы революции предшествуют словно суровая ранняя весна. Николай Островский – один из этих людей, один из этих гимнов пылкой героической жизни. Андрэ Жид, посетивший его и взволнованно выразивший ему свое восхищение, не сумел увидеть и понять его, иначе он не изобразил бы Островского как “душу, лишенную почти всякой связи с внешним миром и не находящую ни в чем себе опоры”; Андрэ Жид воображал, протягивая руку Островскому, что это пожатие могло “связать его с жизнью”. Но из этих двух людей именно умирающий мог бы “связать” того, другого, с “жизнью”…»
Пребывание Роллана в Советском Союзе на протяжении целого месяца было заполнено бесконечными встречами с сотнями советских людей, без малого двадцать лет проживших при новом строе и на своем примере познавших преимущества коммунистической формации. Победившим в гражданской войне, выстоявшим в годы нэпа, индустриализации и коллективизации этим людям с совершенно новой психологией действительно было что сказать престарелому романисту. И он, конечно, остался пораженным всем увиденным и услышанным. В отличие от многих «европейских интеллектуалов», типа Бернарда Шоу и леди Астер, отправлявшимся в СССР, словно на увлекательную экскурсию, французский писатель попытался разглядеть истоки того социального оптимизма и патриотизма советских людей, выдумать который было не под силу ни одному фантасту. Многое оказалось ему не под силу. Европейской образованности и, возможно, недостаточно глубокие философские знания проявились в трудностях понимания логики классовой борьбы, которую вели советские рабочие за диктатуру пролетариата. Тем не менее, вцелом он занял сторону советского передового класса, поднялся выше интересов класса буржуазии, представителем которого был по рождению. И, несмотря на все дальнейшие перепитии, спустя почти десятилетие, в преддверии Великой победы СССР над фашизмом, будучи уже совершенно больным, 7 ноября 1944 года он вместе со своей верной супругой пришел в советское посольство на прием в честь годовщины Октябрьской революции. Отдать дань великому подвигу нашего народа…
Между тем именно «Московский дневник», который Роллан вел на протяжении июня-июля 1935 года, принял на себя главный удар авторских переживаний и в итоге содержит бесценные признания и откровения писателя, публикацию которых он решил доверить лишь будущему, разрешив своим наследникам обнародовать их не ранее 1985 года. Видимо, богатая жизненная и писательская практика подсказывала, что скороспелые выводы могут обернуться трагическими ошибками. Однако изданный на русском языке лишь в 1989 году «Дневник» был использован против писателя. Антисоветская монополия, восторжествовавшая в советских сми, скроила из Роллана нелепый образ наивного старца, одурманенного чарами молодой жены, якобы подосланной ГПУ – НКВД. Подобно Борису Суварину, Андре Жиду, Анри Гильбо и прочим клеветникам 30-х, публицисты, сценаристы и режиссеры перестроечного эпохи свели все контексты, связанные с Ролланом, к лживому тезису: «пленник Кремля».
Более того, в газетно-журнальных и телевизионных интерпретациях Роллан стал изображаться как человек, который хоть и встречался со Сталиным, но делал это исключительно ради освобождения неких невинно репрессированных деятелей, хоть и поддерживал советский строй, но симпатизировал бухаринской оппозиции. Одним словом, человек «неоднозначный» и безосновательно втянутый в круг так называемых больших друзей Советского Союза.
Ничего удивительного в том, что изучение творчества писателя, состоявшего якобы в «государственном браке» с Марией Кудашевой – «агентом советской разведки», стало в буржуазной России темой несовременной, «не трендовой». Количество специалистов по Роллану ныне ограничивается единицами ветеранов, работающих, в частности, в Институте мировой литературы имени Горького.
Таким образом, франко-русская конференция, состоявшаяся в Кламси, стала событием знаменательным. Во-первых, она была во славу выдающегося француза, который протянула руку дружбы нашей стране, в трудную пору разгула за рубежом антисоветизма и в канун страшного испытания войной. Во-вторых, сам факт приглашения российских представителей на Конференцию по Роллану показало, что даже в нынешних условиях, когда буржуазная пропаганда России и Франции делает все, чтобы расколоть народы двух стран, борьба за социализм, связавшая Ромена Роллана с Советской Россией, остается современной. В-третьих, во время конференции произошел обмен историческими материалами: В.Н. Седых, долгие годы хорошо знавший вдову Роллана – Марию Павловну Кудашеву – передал Ассоциации диктофонные записи их бесед, а также коллекцию тех самых фотографий, сделанных ее сыном Сергеем в 30-е годы. Со своей стороны представители Ассоциации передали издательству «Автограф века» для публикации в России материал, который был скрыт от советских читателей в годы перестройки. Речь идет о дополнительных записях, сделанных Ролланом в «Московском дневнике» осенью 1938 года – через три года после его поездки в СССР. Эти записи свидетельствуют, в частности, о том, что в дни визита Роллана в Москву лично Бухарин (а также, возможно, и Радек) предпринимал попытки склонить великого французского писателя на сторону антисталинской, а значит, антисоветской оппозиции. К сожалению, эти очень важные доказательства искренности и твердости просоветской позиции Ромена Роллана не были опубликованы ни в журнале «Вопросы литературы», ни в других российских изданиях ни в 1989 году, ни в дальнейшем.
Мы публикуем некоторые выдержки из роллановских «Дополнительных записок (1938 год) к моему рассказу о поездке в СССР». (Цитируется по изданию «Тетради Ромена Роллана», выпуск 29 «Поездка в Москву» с предисловием, комментариями и дополнительными материалами Бернара Дюшатле. 1992 год. Издательство «Альбен Мишель». – Ред.)
«Много раз я размышлял об относительной ценности для истории писем, которые пишут другим и заметок, которые делают для себя, – и среди них, в частности, путевые записки и наблюдения. Каждая из этих форм свидетельств имеет свои недостатки и свои ошибки. Но в интересах истории использовать все эти формы: они взаимно поправляют и дополняют друг друга.
Приведу пример моего «Дневника поездки в СССР».
Он был написан дважды. Первый раз день за днем в то время, когда я был в Москве (конец июня – конец июля 1935 года). Эти заметки были написаны наспех карандашом. Они были далеки от того, чтобы быть полными: 1. По причине поспешности, усталости, или сомнений, 2. Даже из-за осторожности. Так как я не был уверен, что они не могут быть прочитаны наблюдателями. А я не хотел доверять им мои секреты.
Второй раз – месяц спустя после моего возвращения в Швейцарию (август 1935), когда я их переписал и даже дополнил в чем-то уже на свежую голову. И делал я эти записи с полной искренностью…
Впрочем, (в 1935 году, – Ред.) я не мог уловить смысл происходящего с моим плохо светившим «фонарем». Потребовалось яркая вспышка последующих событий (и каких!), для того, чтобы одним трагическим днем осветить мне многие лица и слова, которые остались в моей памяти, несмотря на то, что я не располагал ключом к их разгадке.
Когда думаю о том, что моя жена и я оказались в июне-июле 1935 в самый разгар кровавой и мрачной драмы, на следующий день после убийств и накануне других убийств, в атмосфере заговора, готового свергнуть руководителей Государства, которые вели слежку в том же мраке, который скрывал их врагов… Совершенно случайно мы оказались буквально в самом очаге заговора, – в этом доме Горького, где постоянно пребывали главные заговорщики! (Бухарин, Ягода, офицеры и прочие интеллектуалы, которых впоследствии уличили в подготовке заговора и расстреляли). И ведь в этот же самый дом приходили именно те (Сталин и его соратники), против кого метили свои удары заговорщики. В том самом березовом лесу, который окружал дом Горького, враги, следившие друг за другом (Сталин, Ягода и прочие) также имели охраняемые виллы. Неслучайно во время прогулок по этому горьковскому парку мы то и дело натыкались на людей из секретной полиции. Я не подозревал, что за мной следовал полицейский, охранявший меня, (и который, может быть, присматривал за мной), так как поговаривали о возможном покушении – я смеялся над этим, как над вздорной выдумкой, но было бы интересно узнать, не встречал ли я одного из подозреваемых во время моих редких поездок в Москву).
Там были мы – двое невинных, которые даже не подозревали, что развертывается чудовищная дуэль. И вот именно та невинность теперь позволяет мне воспроизвести мои же слова, обращенные тогда к главному идейному руководителю заговора. Когда Бухарин во время моего приезда к Горькому хотел увести меня куда-то в сад, чтобы объяснить, как он сказал, политическую ситуацию – (и, как я думаю сейчас, чтобы прощупать меня и попытаться сориентировать в соответствии с его планами), – я прервал его при первых же словах и спросил: «Товарищ, то, что я хотел бы знать, это какова в настоящее время оппозиция в СССР, каковы ее силы?» (В тот момент я имел ввиду старую Россию, невежественную и варварскую; я даже представить не мог, что соратники Горького, оставаясь верными стражами режима, могли при этом не быть соратниками Сталина. Но у Бухарина были свои причины понять это иначе, и я увидел его на мгновенье озабоченным). – И когда тот же Бухарин прощался со мной в вагоне, который должен был увезти меня из Москвы, я прошептал ему на ухо, обнимая его: – «И главное – будьте осторожны!» В тот момент я думал о путешествии, которое он должен был совершить на Памир, и о его неосторожных шагах. Я думал о том восхождении на Памир, которое Бухарину предстояло совершить и о тех опасностях, которые его подстерегали. Но в этот момент с тревогой в сердце он должен был спросить себя: «Неужели он знает?» (Как пишет в своих мемуарах Анна Ларина-Бухарина, поездка на Памир была давнишней мечтой Николая Бухарина, и он осуществил ее в начале августа 1936 года. – Ред.)
Теперь я понимаю ту скрытую борьбу, которая разворачивалась вокруг нас во время нашей поездки, чтобы привлечь меня и изолировать в одном из лагерей, а также то прохладное отношение, почти враждебность, которые я, не догадываясь о причинах, замечал у некоторых, представ перед ними после моего исключительного свидания со Сталиным, организованного им… В особенности, недружественное, саркастическое, враждебное отношение со стороны Радека, (до этого всегда выражавшего мне в прессе горячую симпатию), и первые неожиданные слова, которые он обратил ко мне за столом у Горького: «Мне кажется, товарищ, что вам интересно узнать, что представляет собой оппозиция нынешнему режиму?» – То есть моя беседа с Бухариным с глазу на глаз (на даче у Горького – Ред.) стала известна заговорщикам. И что же они могли подумать об этом? Не был ли я уполномочен Сталиным инфомировать его?
И именно в том же июле 1935 года, согласно свидетельским показаниям Радека на процессе 1936 года, он обсуждал с Бухариным, Пятаковым и Сокольниковым подготовку террористических действий, которые нужно вести и активизировать против Сталина и Центрального Комитета. – А Центральный Комитет был настороже. Не располагая еще всеми доказательствами о заговоре, он его ощущал. Смех руководителей – Сталина, Ворошилова – и их внешняя дружелюбность скрывали постоянную озабоченность всего государственного аппарата, который шел по следам дичи, – которая считала себя охотником, (но уже не чувствовала себя уверенно…)
Этим объясняются причины, по которым Сталин помешал мне опубликовать мою беседу с ним (хотя не написал мне ни одного слова по этому поводу); сейчас мне ясно, что убийство Кирова, о котором он мне говорил, было лишь звеном в цепи заговоров и покушений, секретно готовившихся в СССР на протяжении двух или трех лет согласно преступным замыслам.
Сегодня (в октябре 1938) в свете новых трагических разоблачений я вновь строка за строкой просматриваю мои записи в «Путешествии в Москву», и вижу, что прежде пренебрежительно не отмечал многие факты и впечатления; вернее, я намеренно не отмечал их, поскольку они выглядели очень неясно, и я не доверял себе из-за собственных сомнений , или из-за болезненной неясности (многих фактов, – Ред).
Вот мои дополнительные записи. Я добавляю их к страницам оригинального дневника, написанного в августе 1935 года…
…К странице 131 «Московского дневника» (28 июня). В беседе со Сталиным последний, намекая на попытку отравления в Кремле, сказал, что он ни в чем не обвиняет своего старого друга Енукидзе, отвечавшего за охрану Кремля. Он упрекал его только в беззаботности. – Он не знал (это вскрылось на процессе 1936 года), что Енукидзе был одним из главных руководителей заговора, – может быть, главным, – и который старался наполнить Кремль своими людьми в преддверии убийства Сталина, которому впоследствии, чтобы обмануть народ, устроили бы триумфальные похороны. – Можно себе представить моральное состояние Сталина, когда он узнал об этом предательстве».
Ко всему прочему в дополнительных записях Роллан высказывает поддержку предвоенной внешней политике СССР, мирные договоры Советского Союза с европейскими державами и конкретно с Францией.
«К «официальному тексту Беседы со Сталиным». Я неоднократно просил у Сталина разрешения опубликовать этот текст, который он одобрил и просмотрел. Но я так и не смог получить от него ни одного слова в письменном виде, за или против. Только в итоге, при посредничестве Аросева, я получил очень расплывчатое предложение (но не в письменном виде, а переданное устно) взять на себя публикацию изложения беседы, при том, что Сталин не несет за это никакой ответственности. – Тогда я не понимал этого. – И теперь, когда я только что заново перечитал текст нашей беседы, и с учетом того, что с тех пор Сталин дал письменные и официальные объяснения относительно франко-советского договора и позиции СССР в отношении европейской войны, мне стало ясно, почему Сталин никоим образом не мог тогда разрешить публикацию (записи беседы. – Ред.) Ибо даже сегодня она представляла бы собой опасное оружие против политики СССР, она давала бы его французским врагам те доказательства и аргументы, которые они используют в борьбе против этой политики. Сталин (в беседе с Ролланом. – Ред.) без обиняков показывает, что он хочет эффективного франко-советского союза, чтобы разгромить фашистские государства, оставляя в резерве возможность повернуть французский рабочий класс против капиталистической демократии. – Сегодня меня не удивляет тот факт, что Сталин обескуражил меня, не разрешив опубликовать беседу, которую он вел со мной, и которая была столь откровенной, без какой-либо дипломатической осторожности. Он оказал мне доверие и подтвердил его, передав мне накануне моего отъезда просмотренный текст с некоторыми уточнениями».
Вполне возможно, что дальнейшее изучение материалов из архива Роллана, хранящегося в Национальной библиотеке Франции, позволит узнать все более шокирующие подробности того, как партийные оппозиционеры пытались склонить на свою сторону авторитетнейших европейских писателей и мыслителей. И если этой трагической участи удалось избежать Ромену Роллану, то кто знает, каких соглашений удалось, например, добиться тем же Бухарину и Радеку с теми же Бернардом Шоу, «леди Астер», Гербертом Уэллсом и прочими деятелями, сплошь и рядом рядившимся в «больших друзей Советского Союза».
Карл Радек, Анатолий Луначарский, Бернард Шоу и леди Нэнси Астор с советскими писателями (Лидия Сейфуллина, Александр Фадеев, Всеволод Иванов, Владимир Лидин и др.). 1931 год
В завершении конференции ее организаторы подняли вопрос о необходимости увековечить имя великого французского писателя в России. Каким образом? Было решено ходатайствовать перед правительством Москвы об установке мемориальной доски на доме № 41 в переулке Сивцев Вражек следующего содержания: «26 июня 1935 года, во время своего месячного пребывания в Москве выдающийся французский писатель и общественный деятель, лауреат Нобелевской премии Ромен Роллан навестил вместе со своей супругой Марией Павловной Кудашевой живших во флигеле этого дома ее сына Сергея Кудашева и других ее родственников. Осенью 1941 года младший лейтенант Красной армии Сергей Сергеевич Кудашев погиб в бою при обороне Москвы от германско-фашистских войск».
Флигель во дворе дома № 41 по Сивцеву Вражеку
Думается, что памятный знак в честь великого Ромена Роллана, много сделавшего для поддержки нашей страны, логично впишется в галерею мемориальных досок и бюстов, которыми богат Сивцев вражек. Народ должен знать своих героев, но не должен забывать о далеких друзьях и их больших делах. История знает немало примеров искренней любви к нашей стране и к нашему народу – пусть же на этих примерах воспитываются наши дети и наши внуки. Пусть им будет известно о том всемирном уважении, которое не только славой отцов и дедов, но и своими личными делами заслужил наш народ.
Юрий Беднов